Благой Д. о Батюшкове К. Н

БАТЮШКОВ Константин Николаевич [1787-1855] - поэт, непосредственный предшественник Пушкина. Воспитывался в петербургских французских пансионах. Был связан тесными дружескими отношениями с Н. И. Гнедичем, позднее с кн. Вяземским, Жуковским и "арзамасцами" (см. "Арзамас"). Служил на военной и гражданской службе. Участвовал в трех походах. В 1818 был прикомандирован к дипломатической миссии в Италии, где вскоре заболел неизлечимой душевной болезнью. Несмотря на ряд неудачных попыток к самоубийству, прожил еще около тридцати пяти лет, но для литературы безвозвратно погиб с 1821.

Будучи литературным учителем Пушкина (см.) Батюшков является его предшественником и в социальном отношении. В его поэзии впервые зазвучал в русской литературе, с тех пор до конца века не замолкавший в ней, голос деклассирующегося представителя старинного, но обнищавшего дворянского рода. "Не чиновен, не знатен, не богат", с горечью записывает о себе Батюшков в дневнике. Непрерывное безденежье ("ни гроша нет", "могу умереть с голоду"), заклады и перезаклады, наконец продажа унаследованного имения, служебные незадачи, связанные с органическим неумением и нежеланием служить и, в особенности, прислуживаться ("к службе вовсе не гожусь") - накладывают решительный отпечаток на характер и литературную деятельность Батюшкова.

Из его писем возникает образ "старика в 22 года", "печального странствователя", во всем разочарованного ("умираю от какой-то ни к чему непривязанности"), угнетаемого скукой, всюду, где бы он ни был - в "свете", в деревне, в военных походах, в путешествиях - образ, который несколько позднее находит свое художественное воплощение в "Евгении Онегине" Пушкина. Наследственная предрасположенность к душевному заболеванию (и по материнской и по отцовской линии), мысль о неизбежности которого издавна тяготила Батюшкова, особенно омрачает его психику.

Творчество Б., признанного эпикурейца, представителя "легкой поэзии", эротической лирики, славящей бездумное и беспечное наслаждение жизнью, ее удовольствиями, на первый взгляд поражает резким несоответствием и личной и социальной судьбе его творца. Но это несоответствие только кажущееся.
Основной задачей, которую Б. стремился разрешить своим художественным творчеством, было "образование" нового лит-ого яз.: "пламенное желание усовершенствования языка нашего" сам Б. склонен был считать своей единственной заслугой. Борьба за создание нового лит-ого яз., к-рая была начата еще Карамзиным (см.) и в которой Б. принимает самое оживленное участие (острые сатиры на "славянороссов"), явилась выражением обозначившегося к нач. XIX в. социального расслоения дворянства.

Новый слой, обозначившийся в дворянстве - деклассирующаяся дворянская интеллигенция, - по слову Пушкина, "обломки униженных родов", "с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристократии", несли в себе потребность иной языковой культуры. Опрощению, демократизации быта неизбежно соответствовала тенденция к опрощению, демократизации яз. В лит-ой деятельности Б. это выступает с особенной наглядностью.

Подобно тому как он противопоставляет свой "шалаш простой", "убогую", "смиренную хижину" - "свету" с его "дворцами", "мраморными крыльцами", "огромными палатами с высокими столбами" (один из самых навязчивых мотивов его лирики, целиком подтверждаемый эпистолярными признаниями), так отвлеченно приподнятому, условно-книжному, пронизанному церковно-славянской стихией, "мандаринному, рабскому, татарско-славянскому яз." придворной поэзии XVIII в. противопоставляется им требование "писать так, как говоришь", стремление к "ясности", "строгой точности", "простоте" речи, к сближению лит-ого яз. с живым, "простонародным" говором. Правда, в этом последнем направлении Б. делает лишь первые робкие шаги. До конца усвоить русской лит-ре "слог простонародный" - живую разговорную речь - осмелился только гений Пушкина. Б. еще не верит в способность "варварского", "жестокого" русского яз. к самостоятельному развитию ("и язык-то по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за Ы, что за Ш? что за Щ, ШИЙ, ЩИЙ, ПРИ, ТРЫ? О, варвары!"), стремится сообщить ему лад и гармонию излюбленной им итальянской речи, которую он уподобляет "арфе виртуоза", сравнивая русский яз. с "волынкой или балалайкой".

Однако практика Б. опережает его теорию. В своих "Опытах в стихах и прозе", вышедших в двух томах в 1817 и заключающих почти все им написанное, Б. дает высокие образцы русской стихотворной и прозаической речи - оселок, на к-ром оттачивает свой стих и свою прозу Пушкин. Наряду с изменением яз. мы сталкиваемся в поэзии Б. с одновременным изменением поэтического жанра. Взамен "высокой", "торжественной", победно-звучащей оды - основного жанра поэтов XVIII в. - на первом месте в творчестве Б. выступает элегия - задушевное, подернутое грустью лирическое излияние чувств и мыслей поэта. Б., почтенный современниками прозвищем "русского Тибулла", один из первых вводит в нашу лит-ру и надолго утверждает в ней этот жанр. Изменению жанра всегда соответствует смена признанных лит-ых авторитетов. Сближаясь с Карамзиным и "сентименталистами" в общих стремлениях к "преобразованию" лит-ого яз., в культивировании жанров так наз. "интимной лирики", Б., выросший и воспитанный в традициях французского XVIII в., в то же время в основном остается верен поэтике классицизма.

Но вместо прежних "Пиндаров и Горациев" поэтическими учителями Б. становятся римские элегики, итальянские поэты Возрождения, в особенности Торквато Тассо (см.) с его трагической биографией, в к-рой Б. усматривал полное сходство со своей личной судьбой, и "певец любви" Петрарка (см.), наконец глава французской "легкой поэзии" ("poésie fugitive") - Парни (см.). Из творчества последнего вливается в стихи Б. ярко-окрашенная эротическая струя. Однако значение эротических мотивов в поэзии Б. несколько преувеличено. Беспримесной эротики мы у него почти не встречаем. Большинство эротических стихов Б. проникнуто мыслью о "тщете" славы, "крылатости" счастья, "губительности" времени, "беспрестанном увядании чувств", замыкается красноречивым образом то пугающей, то радующей смерти, но смерти, о к-рой поэт повидимому не забывает почти ни на минуту. Мотив наслаждения вином и любовью выдвигается в качестве своего рода защитного средства против неизбежной быстротечности всего сущего.

С годами элегические подземные воды в поэзии Б. все более и более выбиваются наружу, завершая ее безысходно-мрачным "Изречением Мельхиседека" (последнее стихотворение Б., написанное почти накануне безумия) - этой поистине могильной плитой над всеми человеческими надеждами и усилиями. Мало того, в "Речи о влиянии легкой поэзии на язык" [1816] Б. дает своему влечению к эротической лирике чисто-формальную мотивировку. Произведения "легкой поэзии", по его мысли, в наибольшей степени, чем какой-либо другой род поэтического творчества, требуют от поэта внимания к своей формальной стороне, предельного формального чекана, "возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге", следовательно являются и наилучшим орудием для "образования" яз., чему, как сказано, Б. служил с таким рвением и с такой осознанностью.

И, действительно, именно в эротических стихах Б. удается достигнуть своего наивысшего формального мастерства: "пластики", "скульптурности", столь восхищавшей Белинского ("стих его часто не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки"), и в особенности неслыханного у нас дотоле благозвучия, "итальянской гармонии" стиха, к-рые заставляли Пушкина сравнивать роль Б. с ролью Петрарки и к-рые на самом деле составляют основной его вклад в историю русской поэзии.

На свои "опыты" в области прозы (критические статьи о поэзии, живописи, отрывки описательного и философского характера) сам Б. склонен был смотреть с чисто служебной точки зрения как на подготовительные упражнения к писанию стихов: "Я хотел учиться писать и в прозе заготовлял воспоминания или материалы для поэзии", "чтобы писать хорошо в стихах, надо много писать прозою". Тем не менее проза Б. имеет, как было указано, и самостоятельную ценность. Особенно следует отметить письма Б., к-рые сам он рассматривал в качестве совсем особого рода словесного творчества ("писать ничего не стану, кроме писем к друзьям: это мой настоящий род. Насилу догадался"). Влияние "писем к друзьям" Б. на эпистолярную прозу Пушкина едва ли подлежит сомнению.

Библиография: I. Лучшим изданием сочин. Б. является трехтомное со вступительной статьей Майкова Л. и примечаниями Майкова Л. и Саитова В., СПБ., 1885-1887.
II. Статья Майкова Л., вышедшая отдельной книгой, "Б., его жизнь и сочинения", СПБ., 1896 - представляет собой наиболее полное исследование его жизни и творчества. О влиянии Б. на Пушкина: Майков Л., Пушкин о Б., "Пушкин", сб. статей, 1899; Морозов П., Пушкин и Б., сочин. Пушкина под ред. С. А. Венгерова, т. I, СПБ., 1907; Элиаш Н., К вопросу о влиянии Б. на Пушкина, см. "Пушкин и его современники", вып. XIX-XX, СПБ., 1914; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд., 4-е М. - Л., 1924; Гершензон М. О., "Пушкин и Б." - статьи о Пушкине, М., 1926.
Д. Благой