Верховский Н.П о Батюшкове. Часть 3
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
3
Вслед за сатирическими посланиями Батюшков начинает работать над другими жанрами, которые сам он относил к так называемой «легкой поэзии».
Однако смысл понятия «легкой поэзии» у Батюшкова совершенно другой, чем у французских поэтов: «легкая поэзия» для него не анакреонтика. С точки зрения Батюшкова область легкой поэзии гораздо шире. Свои взгляды на нее он изложил впоследствии в статье «Речь о влиянии легкой поэзии на язык» (1816).
Статья Батюшкова создается на более значительной теоретической основе, чем та, на которой возникали послания и трактаты представителей французской «легкой поэзии». «Счастливые произведения творческого ума не принадлежат одному народу исключительно, но делаются достоянием всего человечества». Для него одинаково значительными литературными образцами являются «Шекспир и Расин, драма и комедия, древний экзаметр и ямб, давно присвоенный нами, пиндарическая ода и новая баллада, эпопея Омера, Ариоста и Клопштока».
Вместе с тем вопрос о «легкой поэзии» рассматривается им с точки зрения задач создания национальной литературы. «Обогатите, образуйте язык славнейшего народа, населяющего почти половину мира; поравняйте славу языка его со славою военною, успехи ума с успехами оружия!»
Под общим названием «легкой поэзии» Батюшков в этой статье объединяет те жанры, которые либо вовсе отсутствовали в системе классицизма, либо существовали на его периферии. Но рядом с песнями, подражаниями древним, горацианскими одами Батюшков, при перечислении жанров «легкой поэзии», называет также стихотворную повесть и сказку, басню, балладу Жуковского, послание и т. п.
Подобно другим арзамасцам, Батюшков, рассуждая о языке, фактически касается более широких и значительных вопросов художественного метода: «Главные достоинства стихотворного слога суть движение, сила, ясность», причем с наибольшей силой они проявляются в «легкой поэзии», от которой читатель требует «возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности; он требует истины в чувствах...»
Практически эти задачи Батюшков разрешает в собственных опытах в области «легкой поэзии». Первые опыты Батюшкова в новом жанре («Элегия» из Парни, «К Мальвине») еще не вполне порывают с традициями XVIII в. «Элегия» (1804 или 1805) была его первым подражанием Парни. Однако в подражании передано лишь общее настроение любовной горести. Парни превращен в карамзиниста, а личная эмоция - в расплывчатое сетование. Точность выражений заменена моралистической расплывчатостью. Легкость и ясность Парни уступили место тяжеловатой неуклюжести. Поэт начинает подражать Парни не с первой, но с последней элегической книги его «Эротических стихотворений», так как еще не в состоянии сделать «земные чувства» объектом поэзии. Он обращается к темам позднего Парни, подготовляющего своим творчеством Ламартина. В таком плане Парни воспринимается и Жуковским («В разлуке я искал смягченья тяжких бед», «Эпимесид»). Но и этого Парни Батюшков сильно упрощает.
Одновременно с этими опытами Батюшков развивает «эпикурейскую» линию своего творчества, начиная с «Совета друзьям» (1805). Здесь предпринимается попытка пробиться сквозь тривиальные сентенции:
Жизнь - миг; недолго веселиться.
Недолго нам и в счастье жить,
сквозь декоративные пейзажи в духе Рококо в пластике, выдающей некоторые черты зрелого Батюшкова:
Какое счастье! Вакх веселый
Густое здесь вино нам льет,
А тут в одежде тонкой, белой
Эрата нежная поет.
И вместе с этим декларируется характерная для новой поэзии мысль о равноправии остроумия и шутки с мудростью:
Искать веселья и забавы
И мудрость с шутками мешать.
Отсюда начинается тот Батюшков, у которого мог учиться Пушкин.
Однако у Батюшкова особенности новой поэзии пробивают себе путь сквозь многочисленные незрелые и переходные образования. Одним из таких переходных явлений следует считать наивный гедонизм ранних стихов Батюшкова:
Пел, мечтал, подчас стихами
Горесть сердца услаждал.
(К Н. И. Гнедичу, 1807)
«Что за детские стихи» - написал Пушкин на полях этого стихотворения. Рост Батюшкова как поэта проходит в борьбе с наивным гедонизмом, с «детскими стихами», с той «философией наслаждения», которая «была всегда лишь остроумной фразеологией известных общественных кругов, пользовавшихся привилегией наслаждения».
Батюшков не пошел по пути простого продолжения традиций французской философии наслаждения, равно как и не встал на путь ее буржуазно-софистического использования, о котором говорят Маркс и Энгельс. В своей поэзии зрелого периода он заимствует прежде всего вольнодумные и жизнеутверждающие тенденции этой философии. На тот же путь позднее становится Пушкин.
Около 1809-1810 гг. содержание «легкой поэзии» Батюшкова углубляется по сравнению как с его собственными ранними стихами, так и с французской эротической поэзией (включая Парни). Под влиянием наполеоновских войн и подъема патриотических и гражданских чувств, а также под влиянием новых литературных источников - античной поэзии (Тибулл) и поэзии итальянского Возрождения - усложняется поэтическое мировоззрение Батюшкова.
Еще у Державина, особенно в «Харитах» и «Рождении красоты», «легкая поэзия» приобрела значение высокого искусства, танцем Харит любуется весь Олимп. Но у Державина это осуществляется путем создания мифа (изображение божеств, их радостей и забав). Подлинным обновителем легкой поэзии был Батюшков. Ему удалось создать основы новой поэтики и стилистики, избавиться от некоторой державинской архаичности (что не мешало ему самому признавать за Державиным большие заслуги в истории поэзии). В элегиях «Воспоминание 1807 года» (1809) и «Тибуллова элегия X» (1809 и 1810) обострен конфликт между «судьбой» (в данных случаях конкретизированной в теме войны с ее разрушительными последствиями) и человеком, с его правами на радость, счастье, наслаждение. Обновленная легкая поэзия, возникшая в элегическом жанре, и демонстрирует эти права человека. Наивный гедонизм выражал пассивную покорность судьбе, стремление беззаботно прожить тот краткий миг, который дан человеку. Теперь же личная тема принимает характер борьбы с «роком» и начинает обладать большей самостоятельной ценностью.
Это влечет за собой значительные изменения в художественном методе поэта. Если охарактеризовать в самой общей форме развитие поэтического стиля Батюшкова, это будет движение от анакреонтики к антологическому стиху.
Прежняя «беглая поэзия» (так Батюшков переводил термин «Poésie fugitive») была торопливой и поверхностной, «скользящей», как выразился в своем трактате один из французских поэтов.2 Ее образность и поэтическая стилистика соответствовали смысловой функции. «Плоды веселого досуга не для бессмертья рождены», - писал Пушкин в лицейские годы («Моему Аристарху»). Батюшков же ориентируется теперь на пластичность, т. е. на точность, конкретность и законченность изображения.
Но счастлив, если мог в минутном исступленьи
Венок на волосах каштановых измять
И пояс невзначай у девы развязать.
(«Тибуллова элегия X»)
Здесь рождается антологический стих Батюшкова. Но новая тенденция, пробившись в единичном проявлении, не торжествует еще повсеместно. Между случайными антологическими строками и полным торжеством антологической поэзии проходит длительная полоса постепенного развития. После этого Батюшков вновь обращается к Парни и на этот раз создает подражания, превосходящие оригинал.
В 1810 г. Батюшков переводит две вещи из первой книги «Эротических стихотворений» Парни - «привидение» («Le Revenant») и «Ложный страх» («La Frayeur»), перерабатывая их в античном духе.
Если Парни пользуется греческой мифологией как средством украшения (Аргус, Амур, Морфей), как аллегорией, то Батюшков вводит греческую мифологию как момент языческого миропонимания, чего нет у Парни:
Парка дни мои считает
И отсрочки не дает.
Что же медлить? Ведь Зевеса
Плач и стон не укротит.
(«Привидение»)
Если б Зевсова десница
Мне вручила ночь и день.
(«Ложный страх»)
Батюшков удаляет элементы несколько вульгарного скептицизма: из «Привидения» исключены строки о том, что природа прервет комедию на втором акте (т. е. прекратит жизнь) и т. п. Наконец, Батюшков удаляет все несколько сниженные и фривольные элементы. Он отказывается также от зыбких и неотчетливых психологических мотивов («твоя улыбка, быть может, непроизвольная...»), заменяя их собственным способом передачи душевных движений:
Но улыбка на устах,
Томно персей волнованье
Под прозрачным полотном,
Молча, новое свиданье
Обещали вечерком.
(Там же)
В общем характере обоих стихотворений Батюшкова, в их интонационно-ритмическом рисунке гораздо больше живости, стремительности, «языческого» земного чувства, чем в стихотворениях Парни. Эти подражания принадлежит к разряду стихотворений, чрезвычайно нравившихся Пушкину. «Прелесть», - пишет он на полях стихов. «Если пламень потаенный...» и «Прекрасно» - против всей второй половины стихотворения «Ложный страх». Эти стихи и некоторые послания, написанные позже, завоевали Батюшкову славу «российского Парни» (А. С. Пушкин, А. И. Тургенев).
В это время Батюшковым доводится до виртуозности та поэтическая стилистика, которая впоследствии вызывала восхищение Пушкина и Белинского. Сам Батюшков определял основные принципы этой стилистики в своей «Речи о влиянии легкой поэзии на язык»: «В легком роде поэзии читатель требует возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности». Сюда входит обновление языка, особая мелодизация стиха, избегающая глухих звуков, скопления шипящих и т. п., а также своя система поэтических фигур, в частности эпитетов:
Дремлет Аргус томным оком
Под Морфеевым крылом.
............
Если ж легкими к рылами
Сон глаза твои сомкнет.
(«Привидение»)
В дальнейшей эволюции жанра «легкой поэзии» Батюшков соединяет свое «язычество» с традицией французской эротической поэзии. В таком плане написаны шедевры Батюшкова в области «легкой поэзии» - «Радость», подражание Касти (дата не определена), «О, пока бесценна младость» (1810-1812) и «Вакханка» (1815).
С «Радостью» в поэзию Батюшкова вводится поэтический мотив земного счастья, соперничающего с наслаждением богов. Совершенно иную, чуждую эллинскому духу, трактовку родственного мотива языческого рая дает Парни («Les Paradis» в первой книге).
«О, пока бесценна младость» - одно из самых патетических и жизнеутверждающих стихотворений Батюшкова. Смысл этого стихотворения значительно глубже, чем простое воспевание сладостной смерти, «d’un rendez-vous à l’agonie», осужденное когда-то Вольтером.1 Средствами своей возвышающей, несколько обобщающей поэтики Батюшков освобождает от натуралистического звучания и тему смерти и эротическую тему стихотворения:
И тогда тропой безвестной,
Долу к тихим берегам
Сам он, бог любви прелестный,
Проведет нас по цветам
В тот Элизий, где всё тает
Счастьем неги и любви,
Где любовник расцветает
С новым пламенем в крови.
Подлинной темой стихотворения становится сила и мощь земного чувства, побеждающего смерть. Наивно-гедонистическое вступление («О, пока бесценна младость не умчалася стрелой...»), призывающее ловить «счастья миг» и подчиняться роковой неизбежности, преодолевается дальнейшим развитием образа. Это чувство земной радости, впервые провозглашенное в новой русской поэзии, составляет одно из основных качеств лирики Батюшкова, усвоенных Пушкиным. Ощущение молодости, покидающей поэта только вместе с жизнью (стихотворение Пушкина «Кривцову»), выражалось Пушкиным с большей отточенностью, с изживанием мифологических аксесуаров. Но образ молодости был впервые в русской лирике создан Батюшковым.
«Вакханка» - лучшее произведение Батюшкова в жанре «легкой поэзии». Материалом для этого стихотворения послужил девятый эпизод из поэмы Парни «Lee déguisements de Venus». У Парни этот небольшой раздел поэмы изображает одно из любовных приключений Венеры, переодевшейся вакханкой и увлекшей молодого пастушка Миртиса. Батюшков радикально перестраивает всю ситуацию, совершенно устраняя Венеру. Главную роль играет не прихоть Венеры, но стихийный вакхический порыв. Вместо богини, зовущей к себе молодого пастуха, рисуется преследование вакханки одним из участников празднества. Галантный эпизод превращен в изображение триумфа мощной языческой страсти. У Парни - это танец вакханок, музыкальный финал во вкусе Рококо, перифраза торжества Венеры, победившей Миртиса. У Батюшкова же разрушена схема галантного эпизода, и в финале дано завершение образа вакхического торжества:
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас.
Вся стремительность и энергия, с которой изображены и вакхическое торжество и внешность вакханки, созданы самим Батюшковым (подлинник доставлял ему лишь слабую канву):
И уста, в которых тает
Пурпуровый виноград -
Всё в неистовой прельщает!
В сердце льет огонь и яд!
Этим стихотворением завершается работа Батюшкова над жанром «легкой поэзии», с которым Батюшков прощается в «Беседке муз» (1817).
У Батюшкова радость и мощное жизнеутверждающее чувство даны экстатически и напряженно, у Пушкина (исключая лицейский период) - гармонически и уравновешенно. Это не индивидуальные оттенки, но принципиальное различие между двумя периодами русской поэзии. У Пушкина представление об общественной закономерности более сложно и богато, чем представление Батюшкова о гибельной судьбе. Точно так же и мысль о содержании, наполняющем «земное существование» человека, у Пушкина отличается несравненно большей многосторонностью. Поэтому перспектива смерти, личного уничтожения лишается у Пушкина того смысла, который она имеет у Батюшкова:
Умру - и всё умрет со мной.
(«Веселый час»)
Чувство радости и жизнеутверждения борется у Батюшкова с ощущением трагизма предстоящей смерти. Потому-то само ощущение радости бытия тревожно и экстатично.
Непоследовательный, неполный «эпикуреизм» Батюшкова Не был признаком социальной упадочности. Напротив, он был свидетельством напряженной борьбы нового поэтического мировоззрения с идеологией прошлого века.
Историко-литературное значение «легкой поэзии» Батюшкова заключается в том, что она представляет апофеоз земных чувств и наслаждений, в противовес спиритуалистическому мировоззрению. Погруженность человека в мир чувственных радостей, телесная и в то же время антинатуралистическая его трактовка подготовили реалистическую русскую поэзию.
Белинский противопоставлял Батюшкова Ламартину. «И уж, конечно, Батюшков больше поэт, чем, например, Ламартин с его медитациями и гармониями, сотканными из вздохов, охов, облаков, туманов, паров, теней и призраков... Чувство, одушевляющее Батюшкова, всегда органически жизненно...» Ламартин упомянут не как случайная параллель, а как действительный образец многих западноевропейских и русских поэтов. Белинский подчеркнул этим сопоставлением всеевропейское значение русской поэзии как самой реалистической лирики века и указал на тенденции, подготовлявшие этот реализм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 |
