Н.П. Верховский о Батюшкове. Часть 7
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
7
Батюшков рано начинает переживать настроение разочарования и безысходного отчаяния, которое первоначально выражается только в письмах к Гнедичу. «Не знаю, впрок ли то ранние несчастья и опытность... Я пил горести, пью и буду пить», пишет он 19 сентября 1809 г. «Я желал бы уничтожиться, уменьшиться, сделаться атомом...»; «Если я проживу еще десять лет, то сойду с ума. Право, жить скучно; ничто не утешает».
Батюшков начинает жаловаться на преждевременную старость души: «Можно ли так состариться в 22 года! Непозволительно!»
Смысл этого разочарования не сводится ни к предчувствию психического заболевания, ни к огорчениям из-за служебных неудач. Разочарование возникает в силу одиночества поэта в самодержавно-бюрократической России. Батюшкову противна мысль о месте в рядах бюрократии; «Служить у министров или в канцеляриях, между челяди, ханжей и подьячих, не буду; нет, твой друг... независимость предпочтет всему...»
Перед Батюшковым была возможность найти независимость, превратившись в помещика, хозяйничающего в своей усадьбе. Но путь капитализирующегося дворянства был отвратителен Батюшкову в еще большей степени. «Если б я строил мельницы, пивоварни, продавал, обманывал и исповедовал, то верно б прослыл честным и притом деятельным человеком», говорит Батюшков, на память цитируя Мирабо.
Титульный лист (гравюра И. Ческого)
к «Опытам в прозе» К. Н. Батюшкова
(ч. II, СПб., 1817 г.).
Когда же Батюшков столкнулся с событиями 1812-1813 гг., в его сознании произошел серьезнейший кризис. В наполеоновских войсках, наводнивших Россию, он не узнает соотечественников Монтэня. Не узнает он их и в людях, приветствующих в Париже союзную армию. Гуманистическое мировоззрение Батюшкова пошатнулось. «Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях - пишет он Гнедичу в октябре 1812 г. - поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством».
Побочным результатом этого кризиса явилась галлофобия и немецкая ориентация: возникновение симпатии к немецкой патриархальной действительности, к немецкой поэзии - к идиллии Фосса, к элегии Маттисона. На Батюшкова также оказал воздействие Шиллер, из которого он перевел отрывок «Мессинской невесты» и стихотворение «Одиссей», эмблематически изображающее переворот в сознании Батюшкова после возвращения в Россию. Самым существенным и принципиальным в этом переломе было, однако, не кратковременное перемещение национальных ориентаций, но разочарование в просветительских иллюзиях, породнившее Батюшкова с европейской поэзией «мировой скорби» и начавшееся еще незадолго до 1812 г.
На короткий срок внимание поэта приковывается к «сумасшедшему Шатобриану», как он сам его называл. Но реакционная романтика Шатобриана скоро начинает претить Батюшкову. Этот писатель, пишет Батюшков, «прошлого года зачернил мне воображение духами, Мильтоновыми бесами, адом и бог весть чем. Он к моей лихорадке прибавил своей ипохондрии, и, может быть, испортил и голову, и слог мой... Не читай Шатобриана».
Отмежевавшись от Шатобриана, Батюшков с мучительной настойчивостью продумывает одну из основных идей европейского прогрессивного романтизма, появившуюся у поэта независимо от иноземных источников, на основе собственного общественно-идеологического опыта. Этой идеей было сомнение в разумности наличного мирового порядка, открытие противоречивости прогресса. «История доказывает, что люди режут друг друга затем, чтобы основывать государства, а государства сами собой разрушаются от времени, и люди опять должны себя резать и будут резать... Пусть читают сии кровавые экстракты те, у которых нет ни сердца, ни души». Это обнаружение конфликтов и отрицательных сторон общественного развития типично для многих европейских романтиков - от выступления молодого Фридриха Шлегеля против Кондорсе и его теории прогресса вплоть до байроновского «Каина».
Вслед за этим у Батюшкова появляется разочарование в просветительской философии Локка и Гоббса, которое постепенно разрастается в недоверие к философии Просвещения во всех ее разновидностях.
В реакционной обстановке середины 1810-х годов, в условиях, предшествовавших тому пробуждению общественного самосознания, которое стимулировало развитие Пушкина, этот кризис закончился для Батюшкова тяжелой идейной катастрофой, выражением которой была его статья «Нечто о морали, основанной на философии и религии» (1815).
Батюшков заявляет в этой статье, что «смертному нужна мораль, основанная на небесном откровении». Неверие, материализм, ровно как и мораль, призывающая к чувственным наслаждениям, отвергаются автором. И французская революция и Наполеон объявляются следствиями «пагубного» материализма. События 1812-1813 гг. осмысливаются как сверхъестественные. Батюшков становится на ретроградную точку зрения, прославляя благие последствия удаленности России от европейских революционных событий. «Счастливые обитатели обширнейшего края, мы не участвовали в заблуждениях племен просвещенных: мы издали взирали на громы и молнии неверия...»
Батюшков в это время ищет в Жуковском своего утешителя: «Дай мне совет, научи меня, наставь меня... будь же моим вожатым. Скажи мне, к чему прибегнуть, чем занять пустоту душевную...» Реакционное московское Общество любителей российской словесности избирает Батюшкова и Жуковского в члены. Правда, Батюшков иронически относится к избранию, замечая в письме к Гнедичу по поводу своей «Речи о влиянии легкой поэзии на язык», прочитанной при вступлении: «Я истину ослам с улыбкой говорил».
Батюшков и в своем поэтическом творчестве приближается в это время к Жуковскому, особенно в религиозном стихотворении «Надежда», на полях которого Пушкин написал: «Точнее бы Вера».
Этот период творчества Батюшкова явился для него кризисом. Вопрос о том, был ли Батюшков классиком или романтиком, необходимо разрешать не с точки зрения догматической классификации, но с точки зрения конкретно-исторического представления об обоих явлениях: разочарование в европейской ситуации 1813-1815 гг. приблизило Батюшкова к романтизму - и идеологически и творчески. Метод «классики» Батюшкова, созревший по прошествии этого кризиса, означал возникновение тенденций реализма, не развившихся до такой степени, как у Пушкина.
Апелляция к религии была связана с представлениями о неразрешимости прогрессивных задач поэта в реакционной обстановке. Но сами эти задачи ставятся вновь, и ставятся более энергично. Батюшков порицает арзамасцев за бездеятельность, хотя несколько лет тому назад он сам с увлечением писал пародии на чисто-арзамасскую тему - о борьбе старого и нового слога. Перед Батюшковым встает вопрос о передовом журнале, который играл бы ведущую роль в создании русской литературы. Жуковский для руководящей роли в таком журнале, по мнению Батюшкова, не подходил. «У него голова вовсе не деятельная. Он все в воображении. А для журнала такого, как ты предполагаешь, нужен спокойный дух Адиссона, его взор, его опытность...»
В это время Батюшков подводит итоги своему собственному творческому пути и задумывает издание своих стихотворных и прозаических произведений. В 1817 г. выходит этот сборник под заглавием «Опыты в стихах и прозе». При распределении стихотворений внутри сборника Батюшков встретил большие затруднения, так как в его поэзии уже была разрушена традиционная система жанров. Поэтому Батюшков, вслед за «Элегиями» и «Посланиями», помещает «Смесь».2 В этот последний раздел попадает ряд лучших стихотворений Батюшкова: «Вакханка», подражания Касти и Парни, «Переход через Рейн». Эти стихи уже не подпадают под прежнюю классификацию жанров.
Одновременно Батюшков глубоко задумывается над подведением итогов прошлому русской литературы и пишет схему истории литературы.
В статье «Вечер у Кантемира» Батюшков ставит вопрос о европейском значении русской литературы. Вместе с тем у Батюшкова появляется интерес к народной поэзии. «Мы, русские, имеем народные песни: в них дышит нежность, красноречие сердца, в них видна сия задумчивость тихая и глубокая, которая дает неизъяснимую прелесть и самым грубым произведениям северной музы» («Вечер у Кантемира»).
Батюшков интересуется сказочным сюжетом о Бове, который он заимствует из курса истории итальянской литературы Женгенэ, по ассоциации с русским народным сюжетом, но впоследствии уступает его Пушкину. Он пишет прозаическую повесть «Предслава и Добрыня» из эпохи князя Владимира.
В силу этого перелом вызывает новый подъем творчества Батюшкова. Поэт создает ряд новых элегий, среди которых - «Умирающий Тасс» и «Гезиод и Омир соперники», а также греческую антологию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 |
