Н.П. Верховский о Батюшкове. Часть 8

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

8

После перелома Батюшков создает свои последние элегии, являющиеся вершиной его элегического искусства.

В элегиях «Разлука» (1815) и «Воспоминание» (1815) Батюшков поднимается над меланхолической задумчивостью своих первых подражаний Петрарке, доходя до разочарования мужественного и мощного. Мотивировкой скорби в обоих стихотворениях является разлука с возлюбленной. Но поэту удается найти путь к значительному расширению элегической темы. Батюшков создает первый в русской поэзии образ разочарованного, если несколько сузить это понятие и исключить из него «сладостную меланхолию» Жуковского. Под влиянием «Разлуки» создано стихотворение Пушкина «Погасло дневное светило». Герой «Разлуки», разочаровавшийся во всем, покинувший свою родину, странствующий по чужим странам, нигде не находит успокоения своей душевной тревоге. По существу, это были зачатки байронизма, появившиеся в русской поэзии независимо от влияния Байрона. Но именно Батюшков одним из первых в России обратился к Байрону и перевел отрывок из финала четвертой - трагической - песни «Чайльд Гарольда».

Батюшков в этот период видоизменяет тип своей элегии и создает элегию личную («Пробуждение», «Мой гений») - род элегии, наиболее привившийся в пушкинской поэзии. Эти элегии написаны уже не вольными (разностопными) ямбами, а четырехстопным ямбом; предмет их - не размышление, а непосредственная передача переживания. Оба стихотворения носят переходный характер: они еще строятся не на развертывании чувства, но на перечислении отдельных черт образа (наследие метонимического стиля Батюшкова). В то же время переживание освобождается от витийственного парения, приобретает единство и сосредоточенность.

Самым характерным для происшедшего в Батюшкове идейного перелома является стихотворение «К другу». В идейно-философском отношении это переход от последних произведений в жанре легкой поэзии («Беседка муз») и исторической элегии («На развалинах замка в Швеции», вступление к «Переходу через Рейн») к антологии. Батюшков изображает гибель человеческого счастья под ударами времени и непрочность радости и наслаждения:

Но где минутный шум веселья и пиров,
В вине потопленные чаши?

Где мудрость светская сияющих умов?
Где твой фалерн и розы наши?

От примирительной констатации непрочности счастья, имевшей место в самых ранних стихах, от напряженной и экстатической трактовки радости Батюшков переходит к трагической теме гибели гармонического мира. Пушкин очень высоко отзывался об этой элегии Батюшкова, написав после строфы «Минутны странники, мы ходим по гробам» - «Прелесть. Да и все прелесть». В частности, Пушкин был восхищен мелодизацией строю

Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус,
Любви и очи, и ланиты...

(где аллитерирование на «плавные» звуки соединено со смелым применением гиатуса) и написал о них: «Звуки италианские! Что за чудотворец этот Батюшков!»

«Гезиод и Омир соперники» и «Умирающий Тасс» - крупнейшие элегии Батюшкова. В первой из них сосредоточены любимые мотивы позднего Батюшкова. Гезиод, победитель на состязании, воспевающий блаженство смертных, должен погибнуть от руки врагов. Гармонический мир терпит неминуемое крушение. С этим мотивом переплетается другой - мотив несчастной участи поэта. В годы кризиса Батюшкову становится очевидной противоречивость участи художника в обществе, счастье народного признания и несчастье личной судьбы. «Поэзия, сие вдохновение, сие нечто изнимающее душу из ее обыкновенного состояния, делает своих любимцев несчастными счастливцами».

Так возникает тема «Умирающего Тасса» - элегии, которой Батюшков придавал наибольшее значение в последние годы своей поэтической работы.

Участь Тассо, итальянского поэта, заточенного герцогом Феррарским и поздно встретившего всенародное признание, привлекала внимание многих авторов, среди которых были Гете и Байрон. Эту тему избрал Батюшков для своей элегии. Монолог, произносимый Тассо в элегии Батюшкова, включает многие затаенные думы самого поэта, считавшего несчастливым свой жизненный путь и испытывавшего постоянную тревожную неудовлетворенность своим творчеством.

Пушкин находил, что эта элегия ниже ее славы. Отзыв Пушкина об одной из последних элегий Батюшкова интересен тем, что показывает, где находится предел, достигнутый, но не перейденный Батюшковым. Привлекавшая внимание Батюшкова проблема сущности поэтического творчества и судьбы поэта, развернутая в «Мечте», в «Послании Муравьеву-Апостолу», в статье «Нечто о поэте и поэзии» и, наконец, в «Умирающем Тассе», не нашла себе нигде того разрешения, на которое Пушкин мог бы опираться так, как на некоторые другие элементы поэзии Батюшкова. Вместо неудовлетворенности поэта Батюшков, по мнению Пушкина, изобразил лишь славолюбие. Образ Тассо упрощен. «Тасс дышал любовью и всеми страстями, а здесь, кроме славолюбия и добродушия, ничего не видно» (Пушкин считает «добродушными» жалобы Тассо на свою судьбу).

Основной темой последних элегий Батюшкова является изображение гибели радостного и гармонического мира. Наиболее ярко она развернута в антологии.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10